назад

Эту статью нам любезно передал Эннио Бордато.

РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ

 Неизвестная страница истории русской эмиграции

Тако хочет Бог!

 

Несколько месяцев назад в Италии вышла монография, посвященная судьбе прежде безвестной женщины, Екатерины Васильевны Ростковской, урожденной княжны Дабижи.

Автор ее, Эннио Бордато, житель городка Роверето, — человек весьма занятый: на важном профсоюзном посту он улаживает отношения между рабочими и работодателями. Часто встречая Эннио на "русских событиях" в Италии, я не мог не спросить его о причинах такого неизбывного и бескорыстного интереса к России.

"У меня русская душа", — ответил он кратко и по-русски.

Ennio Bordato. Sotto un cielo straniero. Vita e memoria di una principessa russa in esilio.

[Послесл. на русск. яз]. Rovereto, "Osiride", 2000. 224 с.

Бывая в Беццекке, родном городке своей жены, Эннио услышал полулегендарные истории о жившей и скончавшейся там "русской княгине": ее образ произвел сильное впечатление на местных жителей. На коммунальном кладбище он обнаружил плиту с "русским крестом" (так в Европе называют восьмиконечный крест) и с именами Екатерины Ростковской-Дабижи и ее дочери Марии.

Кто были эти две женщины? Какими судьбами оказались в итальянской глубинке? Как жили, чем занимались?

Никаких опубликованных сведений о жизни матери и дочери Ростковских не существовало, и Бордато пришлось рыскать по архивам Италии и бывшего СССР, выявлять в самых разных местах Апеннинского полуострова их знакомых, списываться с людьми и учреждениями.

Благородному порыву Бордато способствовала удача. Через Интернет исследователь познакомился с отпрысками княжеского рода Дабижа-Котроманич, живущими во Франции и Швейцарии. Во многом благодаря этому знакомству он смог воссоздать историю замечательного и древнего семейства и составить его родословную роспись.

Главное же, в архиве Исторического музея города Тренто ему удалось обнаружить написанные по-французски мемуары Ростковской. Про записки "украинской княгини де Каэр" сообщала в небольшой заметке Изабелла Панфидо (сб. "Русско-итальянский архив", Тренто, 1997). Однако именно Эннио предположил и убедительно доказал, что это прозрачный псевдоним Катерины Ростковской.

Обширные цитаты из воспоминаний, переведенные на итальянский, стали канвой повествования Эннио Бордато.

Княжна Катя Дабижа родилась 18 апреля 1862г. в Петербурге. Судьба сербского рода Дабижа-Котроманич связалась с судьбой России в эпоху Наполеоновских войн, когда князь Дмитрий Федорович вступил в чине генерал-майора под знамена Кутузова. Женившись на дочери своего соратника генерала А.Карачаева, он провел долгую жизнь на царской службе. Один из двух его сыновей, князь Василий Дмитриевич, видный придворный пореформенной эпохи, женившись на Анастасии Александровне Горленко (из рода Горленко, кстати, происходил святитель Иоасаф Белгородский), стал отцом героини книги, княжны Екатерины.

Ее детство проходило между Петербургом, где служил отец, Одессой, где у семьи Дабижа были "интересы", и черниговской усадьбой Романовщина, которой мемуаристка посвятила много теплых и проникновенных строк (эти свидетельства ценны и тем, что от Романовщины ныне не осталось никаких следов).

В 20 лет, почти сразу после окончания Смольного института, княжна вышла замуж за воронежского дворянина Александра Аркадьевича Ростковского, успешно начинавшего дипломатическую карьеру.

Константинополь, Иерусалим, Бейрут — молодого консула посылали в места, самые важные для той поры российских устремлений к проливам. В Бейруте в 1888г. у Ростковских родилась дочь Мария, разделившая впоследствии с матерью судьбу изгнанницы, а в 1894г. в итальянском портовом городе Бриндизи — сын Борис, пропавший без вести на полях гражданской войны. Но тогда об этом никому знать не было дано. Как и то, что вскоре их фамилию услышит весь мир — увы, благодаря кровавой трагедии...

Новым местом назначения Ростковского стала Македония, входившая в состав Османской Империи. Город Битола, стоящий на перекрестке главных балканских трактов, был одним из центров освободительного движения славян: Эннио Бордато реконструирует всю сложнейшую обстановку в том регионе. Прибыв в Македонию, Ростковский, несомненно, связался со славянами-патриотами, готовившими свержение турецкого ига.

Восьмого августа (26 июля ст. ст.) 1903г. у городских ворот Битолы дипломат был застрелен турецким жандармом. Трагическая гибель Ростковского поставила Европу на грань войны. Однако Россия в тот момент предпочла удовлетвориться казнью убийцы и извинениями. Султан предложил вдове консула огромную "компенсацию", от которой та с возмущением отказалась.

Екатерина с двумя сиротами вернулась в Россию. Обосновавшись в Одессе, где с правительственными почестями похоронили ее мужа, она попыталась восстановить старый круг друзей. Одним из них был лейтенант Петр Шмидт.

На склоне лет в своих воспоминаниях эмигрантка попыталась дать общую картину тех тревожных лет, рассказав об убийстве великого князя Сергея Александровича, о забастовках, о крейсере "Потемкин", о Севастопольском восстании, возглавленном, почти против собственной воли, ее давним приятелем "Петей". Ростковская пыталась через свои петербургские связи смягчить приговор, но тщетно: "красный адмирал", как прозвали Шмидта матросы, был казнен (используя мемуары Ростковской и другие исторические свидетельства, Бордато по-новому характеризует инсургента, зачисленного в советской историографии чуть ли не в большевики, в то время как, считает автор, более справедливо его причислить к конституционным монархистам).

После провала революции 1905г., в момент временного затишья, Екатерина, посвятив себя воспитанию детей, переехала в Петербург: ее сын Борис, выбрав поприще военного, поступил в Пажеский корпус. Красота города на Неве, придворные церемонии, впечатления от знакомства с императорской четой, трогательная церемония приведения к присяге ее сына — все это нашло место на страницах воспоминаний Ростковской. Но жизнь, казавшаяся ей такой незыблимо-налаженной, в 1917г. опять круто изменилась.

В гражданскую войну дети ушли к "белым": Борис — офицером Добровольческой армии, Мария — медсестрой. Сын исчез в пучине войны, а Ростковской пришлось бежать из России на берега Босфора. В те дни Константинополь превратился в перевалочный пункт: кто-то ждал падения большевистского режима и скорейшего возвращения на родину, кто-то старался уехать дальше. К числу последних принадлежала Екатерина Васильевна, которой, в отличие от множества других эмигрантов, удалось сохранить часть средств, предусмотрительно переведенных на банковские счета в Англии.

Мать и дочь, в разное время покинувшие Россиию, нашли друг друга в Александрии, откуда отправились в Британию и прожили там два года. Но их сердца влекла Италия, "волшебная страна, уже давно знакомая и любимая", как пишет в своих воспоминаниях эмигрантка, прибавляя: "Наконец-то я смогла ее вновь увидеть, потрогать, вдохнуть ее полной душою! В Италии, в краю, благословенном богами, меня ждали все дорогие мои друзья".

Новым местом жительства стал Неаполь, точнее его живописный пригород Позилиппо, откуда распахивается классический вид на Неаполитанский залив и Везувий. Этой панорамой часто любовалась героиня книги: "Спи, Неаполь, спи еще! Я смотрю на него с моего балкона, нависшего над заливом. Ночь подходит к концу, вскоре придет заря, ибо легкий бриз, вестник Востока, коснулся моей щеки, не потревожив звезды, сияющие во всем своем блеске".

В партенопейской столице Ростковские быстро вошли в жизнь русской колонии, немногочисленной, но оказывавшей влияние на местную культуру. В тот круг входили сестры Бакунины, дочери знаменитого анархиста; Татьяна Живаго, супруга зоолога Дорна; княгиня Горчакова, жившая в Сорренто, и многие другие.

Изгнанницы сохранили в Италии привычный годовой цикл, традиционный для России: зимою — город, летом — дача на северном озере Ледро, где к Ростковским присоединялись соотечественники из Милана, Больцано, Мерано. Величавые долины и снежные Альпы были так непохожи на знойную Кампанью, а ясно выраженная здесь смена времен года, возможно, удовлетворяла ностальгию по родной природе.

В Альпах их и застигла Вторая Мировая война, в очередной раз разрушившая привычный уклад жизни. Англия и Италия оказались во вражеских станах, и выплата ренты прекратилась. Дочь и мать застряли в местечке Беццекка почти без средств к существованию. Возможно, именно тогда Екатерина Ростковская принялась за мемуары. Довести их до конца ей не удалось: в 1943г. ее земной путь оборвался.

Дочь после смерти матери навсегда осталась в Беццекке, живя почти в монашеском затворе. Превосходно зная многие европейские языки, она зарабатывала на жизнь уроками. Мария Ростковская запомнилась местным жителям аристократическими манерами, искренней набожностью и горячим патриотизмом.

Ее жизнь, начавшаяся в Бейруте, закончилась в Беццекке в 1976 году. Все свои средства она завещала Русской Церкви. Ее похоронили в одной могиле с матерью, начертав на плите фамильный девиз князей Дабижа: "Тако хочет Бог!"

Свое повествование автор озаглавил "Под чуждым небосводом", приведя слова из "Реквиема" Ахматовой: "Нет, и не под чуждым небосводом, / И не под защитой чуждых крыл, — / Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был".

Да, Италия была для этих русских женщин чужбиной. Но вместе с тем — и об этом свидетельствуют как многие строки мемуаров Ростковской, так и сама судьба матери и дочери — она защитила их своими "чуждыми крылами", стала их второй родиной, причем осознанно выбранной. Кто знает, не появились ли они на свет с "итальянской душой"?

 

 

 

Воспользовавшись знакомством с автором, мы задали ему несколько вопросов.

— Эннио, расскажите подробнее о мемуарах Ростковской-Дабижа.

— Мемуары Екатерины Васильевны, 77 страниц машинописного текста и 10 — рукописного, написаны на французском языке. Они не датированы, но думаю, что она писала их в Неаполе. В основном мемуары посвящены далекой и любимой России. Любопытно, что Ростковская обозначала конкретные места и людей только одними заглавными буквами. Например, свое родовое поместье Романовщину она обозначала как "Р." и сама подписалась псевдонимом "Каэр". Пришлось потрудиться как дешифровщику. Возможно, она боялась, что эти страницы попадут к чужим недоброжелательным людям или даже к советским агентам.

— Как Ростковская относилась к русской революции?

— С требованиями революции 1905 года она была согласна. В мемуарах эмигрантка пишет, что в Одессе все были рады конституции. О февральской революции 1917 года отзывается весьма плохо. Интересный штрих: ее сын Борис принял присягу царю за день до его отречения. Можно легко представить состояние молодого офицера. А об Октябрьском перевороте она написала всего одну строчку: для нее и для ее круга тут все было ясно.

— Почему Ростковская выбрала в качестве "чуждого небосвобода" именно итальянский?

— Она была уже неплохо знакома с нашей страной: ее муж служил одно время вице-консулом в портовом городе Бриндизи. Там родился ее сын, пропавший без вести в гражданскую войну. Екатерина Васильевна ждала его всю жизнь, и кто знает: может, ей казалось, что он вернется туда, где родился? Однако, скорей всего, она поселилась в Неаполе, потому что там жила тетка ее мужа Ольга Павловна Вавилова, супруга итальянского сенатора. Кроме того, Ростковская искренне любила Италию.

— Собираетесь ли вы издать книгу на русском?

— Мне бы этого очень хотелось. Думаю, и русским читателям эта история была бы интересной. Однако книгу придется серьезно переработать: я писал ее для итальянцев, объясняя им некоторые вещи, которые в России хорошо известны.

МИХАИЛ ТАЛАЛАЙ

Флоренция — Роверето

© "Русская мысль", Париж,

N 4345, 14 декабря 2000 г.